Глава 1
Весна 941 года
В квитне[ Квитень — апрель.] дни стояли долгие, светлые. И хотя князь Игорь не торопился возвращаться в столицу после учений на холме Самватас[ Самватас — воинская крепость на возвышенности севернее древнего Киева.]. Он выехал ближе к вечеру, однако подъезжал ко граду еще по светлой поре.
Его вызвала жена, Ольга. Игорю не очень понравилось, что княгиня отрывает его от подготовки к походу, но просто так она его не позовет.
Богатый Киев привольно раскинулся на кручах над широким Днепром. Его срубные башни и высокие кровли, частоколы и торжища, пруды, речки, сады, его слободы — все придавало городу привольный вид. Князь Игорь легко проскакал по торговым рядам Подола, чуть замедлил ход скакуна на Боричевом узвозе — главном подъеме на Старокиевскую гору, где мощно выступали на фоне синего неба бревенчатые вышки Детинца[ Детинец — крепость внутри города, кремль.], частоколы, скатные кровли боярских усадеб.
Киевляне, завидев князя, расступались, кланялись, скидывали колпаки.
— Прилетел наш сокол ясный.
— Давно его во граде не видывали.
— Все на Самватасе с дружинниками науку воинскую постигает. И то верно, ведь какое дело князь замыслил: на сам Царьград хочет войска вести. Славу Олега Вещего приумножить.
— Не приумножить, а повторить. А то смотри: Аскольд с Диром на ромеев ходили, Олег на воротах их града щит свой прибил. Вот Игорю неймется — хочет и для себя тоже славу победителя ромеев добыть.
Игорь никак не реагировал на разговоры в толпе. Конем он правил, как степняк, одними коленями, лишь машинально держа рукой повод с нарядными шелковыми кистями. Был он все еще в кольчуге и высоком островерхом шлеме, его длинный зеленый плащ сбился от скачки в сторону.
Ворота Горы были открыты настежь, мощные, из могучих бревен, окованные железными полосами, с медными кольцами и скрепами. Между частоколами усадеб плотно утрамбованная дорога вела к еще одним воротам — у Детинца. Подле них стояли стражи-воротники, все в булате, с головы до ног обвешанные оружием, остроконечные шлемы надвинуты на глаза — как глянуть, так хоть сейчас против любого врага выстоят.
Но князь лишь мельком глянул на них. Кого, спрашивается, опасается Ольга пресветлая в стольном граде? Кажется, куда ни глянь, все свои. Ан нет, все для величия старается. Может, и верно… Но все-таки казалось Игорю, что свои порядки завела княгиня в Киеве, и теперь ему ко многому привыкать приходится, словно и не к себе приехал.
На широком дворе Детинца было людно. Сам двор был вымощен ровным камнем так плотно, что и травы не видно. А если где и пробьется, то сразу вытопчут. Вон сколько народа: купцы да бояре толкутся, тиуны[ Тиун — управляющий хозяйством.] хозяйские, городники[ Городник — должностное лицо, ведавшее градостроительством.] да посадский люд. И у всех дела к княгине, у всех свои тяжбы и спорные вопросы. Со всем княгиня Ольга управляется, вся в делах. И не жалуется. А вот для себя Игорь давно решил: править в мирное время куда сложнее и утомительнее, нежели вести опасную, но яркую воинскую жизнь.
Подбежавший отрок из челяди принял у князя коня. Народ вокруг кланялся. Игорь быстро, ни на кого не глядя, прошел к высокому крыльцу княжьего терема. За ним следовали ближайшие поверенные: воевода Асмунд и советник Ивор.
В обширных сенях терема, где на столбах-подпорах блестела яркая роспись, было так же людно. Нарочитые бояре и купцы при появлении князя вставали с широких лавок, спешили обступить, приветствовать. Князь поднял руку, мол, позже поговорим, и стал подниматься по лестнице в гридницу. Слышал, как за спиной переговариваются Асмунд с Ивором:
— Гляди-ка, сколько народа ожидает в прихожей, — негромко заметил Асмунд. — С кем же наша сударыня уединилась, раз самых достойных мужей ждать заставила?
— Ясно, с кем, — насмешливо хмыкнул Ивор. — Не иначе как с раскрасавчиком Свенельдом да волхвами своими.
И не оглядываясь, Игорь чувствовал, как Асмунд толкнул Ивора — дескать, не болтай лишнего. Хотя чего там: Игорь уже наслышан о том, что Ольга Свенельда больше других к себе приблизила, советуется во всем. Только ли советуется? Впрочем, какое ему, Игорю, до того дело? Ольга вся его, а что Свенельд при ней, то Игорь сам же его и возвысил, сделав поверенным княгини. А ревновать? Не о том сейчас думы Игоря. Да и как может Ольга кого-то привечать, если с зимы она наконец понесла — слава богам!
Игорь резко распахнул окованные бляхами створки дверей в гридницу. Обширная бревенчатая палата уходила вперед, опираясь на мощные, с вызолоченной резьбой столбы-колонны. В дальнем ее конце, там, где на треногах горели огни светильников, собралась небольшая группа людей, а на возвышении сидела она — его жена, Ольга.
Князь снял на руку шлем, тряхнул кудрями. Волосы у него были длинные, чуть волнистые. Некогда темные, теперь они, как изморосью, покрылись густой сединой, а прядь надо лбом вообще побелела. Эта седина появилась у сына Рюрика рано, почти с отрочества, отчего в народе его называли Седым, а еще чаще Старым. Хотя Игорь и так был уже не молод, почитай, шестой десяток разменял, однако больше тридцати ему никто бы не дал. Водица-то живая хранит силу и младость. И только в голубых глазах князя — расчетливых и циничных — было нечто, указывающее на его возраст. А так был князь в самой поре: рослый, статный, кольчуга из железных колец плотно облегала широкие плечи, темная с проседью бородка была аккуратно подстрижена — князь заботился о своей внешности.
Игорь не спеша направился в дальний конец гридницы. Здесь были самые приближенные люди его жены: мудрые ведуны Искусеви и Вуефаст, боярин советник Прастен, нарочитый купец Сфирька, которого Игорь считал просто хитрым пройдохой и не понимал, за что его так ценит княгиня. И, конечно же, личный воевода самой Ольги, Свенельд. На нем Игорь невольно задержал взгляд: ишь, каков щеголь! Чисто выбрит, волосы над глазами ровно подрезаны, кафтан алый византийского кроя, с богатой шелковой оторочкой по краю и на рукавах. Однако смотрит на князя уважительно, склонился, приложив руку к груди. Как и остальные. Но в любом случае здесь присутствовали все, на кого Ольга могла всегда опереться, и у Игоря сложилось впечатление, будто она специально собрала их, дабы навязать ему, Игорю, некое свое решение. Такое уже бывало. Игорь внутренне напрягся.
Ольга первая шагнула навстречу князю.
— Здравствуй, сударь мой, Игорь Рюрикович, — услышал он ее мягкий, грудной голос.
Ольга низко склонилась, приветствуя мужа. Не улыбнулась, но лицо так и светилось изнутри каким-то теплым, радостным светом.
Княгиня Ольга была не больно высокой, но держалась так величаво, что производила впечатление рослой. Была она круглолицая, глаза светло-серые, ресницы длиннющие, лучистые, как еще в те времена, когда Олег Вещий привез ее, совсем девчонкой, из далекого Пскова. На голове княгини было легкое белое покрывало, схваченное вокруг чела узорчатым обручем, с которого вдоль лица красиво свисали подвески-колты, сверкающие отполированными узорами.
Игорь мельком окинул взглядом стан жены. Прямое платье из голубой парчи скрывало ее округлившийся живот. Оно и понятно: беременность всегда стараются скрыть одеждой и помалкивают — чтобы не проведал дурной человек, не сглазил. Хотя чего там… Весь Киев, поди, уже вся Русь знает, что понесла наконец пресветлая княгиня. Случилось это после того, как год назад они оба, Игорь и Ольга, перестали пить чародейскую воду. Оказалось, что вода эта, дающая молодость и силу, одновременно лишает человека плодовитости. А сообщил о том все тот же воевода Свенельд, посадник древлянский, узнавший об этом от своих древлян. А вот великие ведуны Ольги о том и не догадывались. «Тоже мне, нашла мудрецов», — подумал Игорь, бросив хмурый взгляд в сторону длиннобородых служителей.
— О чем забота твоя, Ольга? Зачем кликала? — спросил Игорь, поднимаясь на возвышение и занимая положенное место на высоком кресле.
— Не было бы заботы, не потревожила бы, — ответила княгиня, как всегда ровно и спокойно, хотя что-то светлое исчезло из ее глаз, когда поняла, что не в радость Игорю визит к ней. — Но сперва погляди, кто к нам прибыл, пробравшись сквозь чащи древлянские, сквозь чародейство тамошних волхвов.
Только теперь Игорь обратил внимание на стоявшего среди ведунов молодого волхва. Гм. Молодого ли? Станом тонок, лицо как будто не старое, но изможденное, темное, морщины глубокие идут от глаз, волосы с седыми прядями, вперемежку с темно-русыми.
Тут выступил вперед Свенельд:
— Прости, княгиня, что беру слово без дозволу, однако князь может и не помнить Косту. А был некогда Коста уным в моей дружине, до того как кудесник Веремуд его с собой в чащи древлянские увел.
Теперь и Игорь стал припоминать. Князь еще не забыл, как некогда они с Ольгой решили узнать, что за дикие дела творятся в древлянской земле, отчего бежит оттуда люд и несет всякую небывальщину. Но узнали иное.
Свенельд принес им весть, что бьют в древлянских чащах многочисленные ключи живой и мертвой воды. Посадник даже похвалялся, что укажет их место.
И что же? Шуму было много, да все без толку. Не сумел Свенельд отыскать ту чародейскую воду, хотя и божился, что знает, где ее источники находятся, но вода там оказалась самой обычной.
В пору и озлиться было на болтливого посадника, да только он дань привез хорошую, вот и пришлось смолчать. А бояре лишь посмеивались в бороды: ну, дескать, чудит варяг, ну, дескать, и его разум помутила древлянская небывальщина.
Только Свенельд не успокаивался. Говорил, что как пойдет в следующий раз в полюдье, то отыщет какую-то свою девку, которая непременно поможет ему с водой. Ну-ну, пусть постарается. Поглядим. И Игорь перестал ломать себе голову мыслями о древлянских чудесах, целиком уйдя в планы о великом походе на Царьград.
И вот опять его вызвали из-за древлян. Игорь понял это, но смолчал, не желая сразу показать досаду. Даже кивнул приветливо этому странному волхву Косте. Мол, давай, выкладывай. И если он впрямь с Веремудом ходил в древлянские чащи, то отчего сам вернулся, без старшего волхва?
— Убили Веремуда, — наконец подал голос Коста. — Жестоко убили, о том я и говорить не хочу. Долго они нас выискивали, заклятия вслед слали, чары наводили, но и Веремуд не прост был, развеивал все. Перед самой гибелью Веремуд сумел отвести внимание чародеев от меня да наказ дал, чтобы я в Киев шел с вестью. А весть моя такова: нет тебе больше хода к древлянам с миром. И не только поселенцы не смогут войти в тот край, но и сами витязи погибнут, если вновь решат пойти за данью.
— Как так? — повел крутой бровью Игорь. — Неужто вновь покорять древлян поганых придется?
Сам же подумал: как некстати! У него уже и войско для похода на Византию собрано, и стругов без числа приготовлено, а он вновь должен увязнуть в усмирении мятежей своих же племен. Ибо Игорь уже привык считать древлянскую землю своей.
— Я весть такую несу, — продолжал между тем негромко Коста, и на его изможденном лице появилась мука. — Твои воины и в этот год прибудут на постой, как обычно. Но на них будет наслано такое мощное колдовство, что никто не сможет вернуться. Хотя Веремуд и смог убавить силу ведовских мест на древлянской земле, но все сделать ему не удалось. И раз волхвы княгини Ольги не управились…
— Вот-вот, не управились! — почти рявкнул Игорь, сурово глянув на длиннобородых служителей, а заодно и на Ольгу покосился неласково.
Ольга почувствовала настроение мужа. Заговорила уважительно, вдумчиво:
— Не суди строго, ясный князь. Однако вспомни, что в Киеве всегда знали о том, что древляне — кудесники и колдуны, темное что-то, нелюдское таится в их землях. Поэтому подумай: стоит ли тебе сейчас уводить войска в дальние пределы, когда тут, под боком невесть что творится?
Тут и волхвы ее заговорили: мол, они также чуют, что сила темная разрастается в древлянской земле, да и гадания на воде и крови об опасности предупреждают. За волхвами и бояре голос подали: дескать, гадание гаданием, однако и другое видно — торг с древлянами на убыль идет, и хотя сами древляне терпят убыток, они все больше таятся, уходят с погостов, да и купцов наших прогоняют. Такое только после смерти Олега бывало, и это первый признак непокорности древлян — князь сам может вспомнить.
Ольга искоса поглядывала на мужа. Князь подошел туда, где сидели Ивор с Асмундом. Ольга чуть нахмурилась: эти двое в разговоре участия не принимали, сидели мрачные, насупленные. Но Игорь что-то негромко сказал им, а потом быстро вернулся на место.
— Вот что, бояре нарочитые и ты, суложь моя Ольга. Слушал я вас долго, не перебивал. И одно понял: вы хотите, чтобы вместо Царьграда я пошел походом на древлян. Об этом дума ваша?
Они согласно закивали. Игорь усмехнулся нехорошо, откинул со лба седую прядь. И неожиданно окликнул:
— Свенельд! Сколько недодано было тебе в прошлое полюдье?
Свенельд даже растерялся, быстро взглянул на Ольгу, потом перевел взгляд на князя, поднялся. О чем это пресветлый князь? Разве были им недовольны этой весной?
Нет, ответил Игорь, все ладно вышло. Не заметил ли Свенельд открытую вражду со стороны древлян? И опять Свенельд только руками развел. При этом он все же силился намекнуть, что, дескать, хитрят древляне, скрывают что-то.
— Да какого ляда ты несешь, Свенельд? — не выдержал князь. — Все у нас с древлянами ладно, а то, что волхв этот Коста наговорил, ничем не подтверждается. За Веремуда поквитаться, конечно, следует. Вот и запросим за него с Мала Древлянского больше виры[ Вира — штраф в пользу князя за тяжкие преступления.]. Хотя и тут можно истолковать иначе: Веремуд вмешался в дела древлянских кудесников, а по ряду мы этого делать не должны. А теперь о том, что торги стихают. Древляне, конечно, племя дикое, однако хлеба-житушка почти не сеют, за солью не ездят. Проживут ли они без всего этого? Весна только началась, они еще не поняли свою невыгоду, а как урожай начнем собирать, те же лесные древляне первыми на торг-мену поспешат. И еще: волхвы недоброе нагадали, беды ждут от древлян. Но что древляне могут сейчас? Войско их развеяно, срубы да ловушки уничтожены. Чародейство же, о котором Коста этот поведал, дела не меняет. Ничего-то нового он не сказал, если вспомнить, что и Свенельд подобное говаривал. Ну, а если и впрямь неладно, то неужто на Руси не найдется кудесников, которые древлянских чародеев осилят? Так что пускай с колдунами колдуны и управляются. Их это дело.
— Древлянские кудесники сейчас сильны, как никогда, — неожиданно подал голос Коста, взволнованно поглядывая то на волхвов, то на княгиню. Однако те терпеливо ожидали, чем окончит свою речь князь.
У князя же от дерзости Косты даже желваки на скулах заходили. Поглядел искоса, чуть шевельнул темными бровями.
— Уным ты был ранее, Коста. Так что не забывай своего места, а то, гляжу, совсем одичал ты в древлянских чащах.
В голосе его скользнули рычащие интонации, он оглядел всех сумрачно.
— Вижу, для себя вы уже решили, на какое дело меня отправить. Но еще не известно, что воеводы мои решат. Эй, Асмунд, Ивор, говорите, любо ли вам пройтись по чащам древлянским, вместо похода на Царьград?
Первым поднялся Ивор, улыбнулся, топорща длинные светлые усы.
— Бояре все о торгах радеют, волхвы о силе чародейской, а я вот что скажу. Неужто Олег зря свой щит на воротах Царьграда прибивал? Неужто ромеи кичливые зря силу русскую почуяли? Уже не первый год идет весть о том, что они уговоры с нами нарушают да обиды людям нашим торговым чинят. Простим ли мы это?
Ольга заметила, как довольно улыбнулся Игорь, и не смогла подавить невольного вздоха. Перевела взгляд на Асмунда. Этот все молчал, теребя пряжку на поясе, закусил губу. Игорь всегда ценил верного Асмунда. Вот и теперь он не сводил с него глаз и, видя, как тот мешкает, даже нахмурился.
Наконец Асмунд поднялся. Худющий, чуть сутулый, с налетом щетины на щеках, он заговорил негромко:
— Боги уже несколько солнцеворотов благоволят Руси. Благоприятная погода и хорошие урожаи, никаких междоусобиц, добрые знамения при жертвах. Весь народ светится радостью. Разве были мы когда-нибудь так сильны, как нынче? Но дружина уже устала от праздной жизни, истосковалась по славным подвигам. Да и войско у нас ныне такое, какого никогда еще Русь не собирала. Так что я скажу — надо делать то, что и замыслили: Царьград брать да принудить византийцев подтвердить уговоры. А древляне… Что ж, пока от них напастей особых не было, так чего нам на них первыми идти? Не развяжем ли мы войну и смуту там, где ее нет и быть не должно?
Теперь Игорь откровенно был доволен. Остальные молчали.
— Так быть походу на ромеев! — почти выкрикнул князь, стукнув кулаком по резному подлокотнику кресла.
И тут подал голос хитрый Свирько. Сказал, ни на кого не глядя:
— Кто ходит за чужой шерстью, пусть не плачется, если стригут его самого.
— Ты!.. — повернулся к маленькому боярину Игорь, даже привстав от гнева. — Ты…
— Я, — спокойно ответил Сфирька, тоже поднялся, вытянувшись во весь свой маленький рост. — Я так скажу, княже. Мне как купцу торг с Византией более чем кому-либо надобен. Однако может так статься, что, пока ты в дальних краях с воинством ходить будешь, здесь, у тебя под боком, беда лихая случится.
— От древлян, что ли?
— От них. Их чародейство…
— Нет большей силы против чародейства, чем добрый булат! А что древляне мутят, так здесь есть Свенельд, и именно его забота держать их в узде. Так ли говорю, Свенельд?
— Так, княже.
Теперь посадник Свенельд поднялся, поправил пояс, одернул яркий кафтан, длинные светлые волосы заложил за уши.
— Ты смело можешь полагаться на меня, княже. Однако и ты должен меня выслушать. Что собой чародейство древлян представляет, я на себе испытал. И скажу — всякое может случиться. Коста грозится, что бедой нас древляне встретят, а ты верно заметил, что добрый булат любую силу поборет. Вот и разреши мне собрать войска. Даже не для полюдья, а для похода. Дозволь пройтись по селам и весям, чтобы подыскать в славянских родах способных к воинской науке.
— Дружину свою приумножить хочешь? — хитро прищурился князь.
— Надо, — спокойно кивнул посадник. — Голову ставлю про заклад, что это надо.
— Смотри, не останься только без головы. А что до дружины твоей… Добро, собирай отряды. Но сдается мне, что будь твоя воля, ты бы и со мной мог силой померяться. Если бы не делал все с оглядкой на княгиню мою. А уж Ольга тебе своеволия не позволит.
Княгиня в первый миг опешила. Потом щеки ее вспыхнули, глаза загорелись. Заметил Игорь, что и Свенельд встрепенулся.
— Ты такое скажешь, княже…
— Знаю, что говорю. А пока — разговор окончен. Ну, что пялитесь, бояре? Моя воля — закон. Расходитесь.
Все поднялись, стали кланяться князю с княгиней, выходить из палаты.
Свенельд кликнул дожидавшихся его гридней, принял у них вышитое корзно[ Корзно — своеобразно выкроенная накидка, закрывающая спину и спускающаяся спереди углом, оставляя свободными руки. Застегивалась на плече.], накинул, словно для дороги, однако вдруг передумал. Хотел сначала извиниться перед княгиней за неучтивые речи князя, сказать, что он ни помыслом, ни делами повода к тому не давал. А может, просто желал увидеть ее еще раз. Увидеть и уехать, ибо теперь, когда Игорь приехал к жене, у Свенельда не было ни сил, ни желания оставаться там, где почивала княжеская чета.
В тереме Детинца княжьи люди уже укладывались на покой со своими женщинами — у кого были свои, пленные или купленные, — а молодежь искала себе, как водится, компанию. Свенельд прошел на окружающую теремные палаты галерею, постоял там немного, оперевшись плечом о деревянный столбик подпор, соединенных поверху округло. Какое-то время он смотрел, как загораются в вечернем небе звезды, блестит в свете полукруглой луны Днепр внизу под Горой. Ночь вставала ясная, по-весеннему лунная, зубцы частоколов четко вырисовывались на фоне сине-серебристого неба, вдали виднелся силуэт часового с копьем и рогом. Со стороны двора долетали голоса, видны были тени движущихся людей, у коновязи ждали оседланные кони. Один из них, темный, длинногривый, был Игоря. Похоже, его не собирались уводить в стойло, а значит, Игорь решил не оставаться в Киеве. Свенельда это обрадовало, он улыбнулся в темноте.
Он всегда восхищался княгиней Киевской, но насколько она ему люба, понял только прошлой весной, когда, вернувшись из полюдья, поведал ей и князю, отчего у них не рождаются дети. И тем вновь уложил княжескую чету на общее ложе, чего давно не было между ними. За долгие годы супружеской жизни пыл их угас, даром что оба молодо выглядели. Но когда стало ясно, что они могут зачать новое дитя при условии, что откажутся пить чародейскую воду, князь с княгиней вновь потянулись друг к другу. Игорь каждую ночь проводил на ложе с суложью, и весь Киев, почитай, вся округа, судачили о том, взойдет ли вновь семя от их возродившейся любви.
Свенельд же тогда запил беспробудно, сам себя не понимал, злился. Его боярыня Межаксева первая поняла, что происходит с мужем: лежа с супругой, Свенельд невольно выдал себя, назвав Межаксеву именем пресветлой княгини. До того боярыня ревновала его к древлянской полюбовнице, с которой, как ей донесли, Свенельд миловался в полюдье, а оказалось иное. Страшно подумать, о ком была тоска его сердечная. «Ольга, Оленька», — в забытьи шептал Межаксеве муж ее зеленоглазый, любимый, и так ярил, что она вскорости понесла.
Радоваться надо бы боярыне этому, а она так и изводила мужа злыми словами, обидами, ревностью. Свенельд и сам тогда понял, что с ним. А потом, так же как и вся Русь, радовался, что Ольга забеременела и будет у рода Рюрика продолжение, наследник. Хотя радовался ли? Но одно он заметил с облегчением: Игорь, едва выполнил супружеский долг, опять проводил больше времени с дружинниками, чем с женой.
Обо всем этом думал сейчас Свенельд, глядя на сгущавшиеся к ночи сумерки. А потом вдруг прислушался, различив голоса за углом, там, где теремная галерея делала поворот, огибая сруб построек. Свенельд сразу узнал голоса Игоря и Ольги.
Ольга негромко говорила, что, конечно, витязю негоже отказываться от походов и от битв. Но только глупец ищет набега, чтобы доказать, что он не хуже другого. У войны должны быть иные цели. И наилучшим правителем считают именно того, кто уберег людей, кто сохранил отцов и мужей для родов, при ком внутри владений царил мир. Игорь же готов оставить свой край, когда грядут смуты. А они грозят: она спрашивала предсказания у ведунов, даже ей самой было видение на темной заговоренной воде. Видела же она неладное: море, объятое пламенем, горящие волны, а на них вспыхивающие корабли русов. И отсвет их был кровавый, страшный!
— Да плевал я на все твои видения и предсказания, — громко и зло перебил княгиню Игорь. — Ты только одного хочешь, чтобы я подле твоего подола отсиживался. Но учти: ни ты, ни ведуны твои с недобрыми предсказаниями мне не указ! Я принял решение — и так и будет!
Стало слышно, как он быстро уходит, потом донесся окрик, когда Игорь велел одному из челяди подвести коня. Со своего места Свенельд видел, как князь прямо с крыльца рывком вскочил в седло, развернул скакуна и умчался.
Свенельду казалось немыслимым, как можно сердиться на такую, как Ольга, — преданную, любящую, советчицу, помощницу, мудрую государыню, величественную красавицу, да еще и носящую дитя!
Ольга стояла у перил, подняв к лунному небу лицо. Она была видна варягу вполоборота, ее одежда светилась легким мерцанием. Княгиня казалась легкой, почти невесомой… и удивительно одинокой. Сердце Свенельда болезненно сжалось. Сейчас он с особой остротой ощутил, какую власть приобрела над ним любовь к княгине. Ее радость делала его счастливым, но ее печаль приносила ему непередаваемую муку. А тут еще Ольга вздохнула горестно, с дрожью, и варяг понял, что она плачет. Не выдержав, он подошел к ней.
— Сударыня моя…
Она быстро отвернулась, желая скрыть слезы, но сразу совладать с собой не смогла, стояла, всхлипывая, плечи ее подрагивали.
— Я друг тебе, Ольга, — негромко произнес Свенельд. — Открой, о чем печаль твоя.
Она сделала жест, словно прогоняя его, однако он остался. И, видимо, не зря. Пусть княгиня и была редкой по силе и уму женщиной, но и ей было нужно чье-то участие, нужно было выговориться.
— Он даже слушать меня не пожелал, — негромко произнесла она. — Не дает ему покоя, что на Руси Олега Вещего все еще поминают да славят, восхваляя больше Игоря. Вот и задумал прославиться не менее прежнего князя, а для этого совершить поход на ромеев. Хочет побить их, как и Олег не бивал. Я-то, конечно, понимаю: и договор византийцы нарушают, и хазарский каганат сейчас походу Игоря не помеха, так как хазары увязли в войнах с агрянами[ Агряне — так на Руси называли арабов.], не до нас им. Однако… Скажу уж тебе, а ты что хочешь думай. Игорь-то мне не верит, он вообще мало во что верит, но я ворожила и уверена, что не будет славы и победы мужу моему в этом походе.
— Ты боишься за его жизнь? — негромко спросил Свенельд.
Она чуть кивнула.
— Если бы ты только знал, Свенельд, чего мне стоило стать княгиней Игоря, на что только я не пошла ради этого. И я ведь только добра ему желаю, а он считает меня просто бабой неразумной, голосящей, когда супруг ее на войну собирается.
Свенельд осторожно тронул ее за плечо.
— Он сокол у тебя, княгиня. Ему бы только раскинуть легкие крылья, полететь. Я же подле тебя всегда рядом буду, обороню, заступлюсь, ежели что. Да и с древлянами как-нибудь справлюсь. Не добром, так силой. Не силой, так хитростью. А Игорь… Он ведь уже все решил. Он князь, и его удел высок.
Ольга помолчала, потом повернулась, поглядела снизу вверх на рослого посадника.
— Спасибо, что нам с Игорем добра желаешь, Свенельд. Спасибо, что ты всегда рядом и знаешь, как утешить. Я ценю это.
Она смотрела на него сверкающими в ночи ясными глазами, и от этого взгляда у Свенельда вдруг закружилась голова: ему показалось, что он смотрит в бездонный колодец, полный неведомых тайн. Такое бывало с ним и раньше, когда Ольга находилась так близко, и он хранил в душе воспоминание об этих редких моментах. Рядом с ней каждый миг казался таким настоящим, что вся остальная жизнь словно исчезала, растворялась в обыденной суете.
— Я жизнь готов за тебя отдать, Ольга моя… — почти задыхаясь, вымолвил он, невольно протянув к ней руки, и она вложила в его ладони свои тонкие пальцы. Свенельд притянул ее к себе, приобнял, а когда она склонила на его широкое плечо голову, стоял, не смея вздохнуть, боясь рассеять это дивное мгновение, боясь спугнуть ее.
Ольга… Она была так близко. И Свенельд не думал, что обнимает сейчас женщину, беременную от другого, могущественную правительницу, жену его князя, служить которому витязь обещал верой и правдой. Он только вдыхал исходящий от нее легкий запах благовоний, ощущал рядом тепло ее тела, слышал у своей груди стук ее сердца… У него вдруг зашумела в ушах кровь, пересохло во рту. Его руки, державшие ее до этого столь бережно, стали тверже, он сильнее прижал ее к себе, склонился…
И тут же Ольга резко уперлась ладонями ему в грудь.
— Пусти! Совсем ты стыд потерял, Свенельд. Отпусти, говорю!..
Он повиновался, все еще тяжело дыша. Но мог поклясться, что Ольга улыбается в полумраке.
— Что ж это так разобрало тебя, посадник? — негромко, но как-то весело произнесла княгиня.
— Да ты ведь для меня все! Сама ведаешь о том…
Она продолжала смотреть на него и не отступила, когда он вновь стал приближаться.
Но именно в этот миг позади на галерее послышались шаги. Княгиня и варяг тут же отшатнулись друг от друга, даже глядеть стали в разные стороны. А из-за угла уже подходил ключарь[ Ключарь — лицо, заведующее княжеским имуществом, управляющий при дворе.] княгини, остановился немного в стороне, скинул шапку, поклонился.
— Чего тебе? — спросила Ольга обычным властным тоном.
— Прости за дерзость, государыня, но там прибыли волхвы. Древлянские, похоже. Я не смел тревожить, но они, почитай, уже больше часа ждут.
— Древлянские? — удивилась Ольга. — Чего это им надобно?
— Да они все посадника своего Свенельда дожидаются. Узнали, что он тут, вот и пришли. Сказали, что с места не тронутся, пока он к ним не выйдет. К тому же они с дитенком явились.
— С каким еще дитенком? — удивился теперь варяг.
— Маленьким. Они все стоят, дожидаются. Люди их побаиваются, стороной обходят. А время уже позднее, пора ворота закрывать. Вот я и осмелился поторопить вас.
Свенельд машинально затеребил застежку корзно на плече.
— Сюда их проводить али как? — допытывался ключарь.
— Не надо. Сам выйду и разберусь.
Свенельд поклонился Ольге и быстро пошел прочь. В глубине души он клял и ключаря, и так неожиданно и непонятно зачем явившихся древлян. Если бы их с Ольгой сейчас не потревожили, кто знает, что могло бы произойти. Такого между ним и княгиней еще не бывало. И, как показалось Свенельду, она не была сильно разгневана на него за дерзость.
Весь в своих мыслях, посадник быстро сошел во двор, огляделся. И тут же увидел у тына двух незнакомцев в длинных светлых одеяниях. Они ждали там, где на столбе у ворот горел факел, и были хорошо освещены. Один из них, тот, что постарше, сразу поднялся с колоды, шагнул вперед, забренчав костяными амулетами на поясе. По ним только и можно было догадаться, что это волхв, а так мужик мужиком — неказистый, коренастый, рыжеватая бороденка торчком. За ним выступил и более молодой волхв, почти отрок. Лицо гладкое, как у девушки, длинные русые волосы перехвачены вокруг лба кожаным ремешком. И этот молодой волхв держал на руках завернутого в пеленки младенца.
— Вы из древлянской земли? — резко спросил Свенельд.
Они не поклонились, только посмотрели пытливо.
— Ты и есть варяг Свенельд?
— Али вы своего посадника ни разу не видывали?
— Не видывали, — ответил старший волхв и переглянулся со стоящим рядом юношей. Он кивнул старшему, словно соглашаясь, и тот продолжил: — Мы вообще не знали тебя ранее, варяг. Может, и не узнали бы, кабы не нужда. А дело у нас такое. Велено нам передать тебе твою дочь. Малушей мы ее нарекли.
Свенельд от неожиданности даже слова вымолвить не мог. Ну, допустим, у него и на самом деле где-то родилась дочка. Но зачем же ее к нему в Киев-то тащить?
— Что, больше некому было о ней позаботиться? — сухо спросил он. — Древляне родами живут, своих мальцов в чужие руки не отправляют.
— Этому ребенку нет хода назад. Рассказывать нам недосуг, да и не велено. Наше дело простое: передать тебе Малушу и уходить восвояси.
— Да с чего я должен поверить, что это мое дитя? Кто хоть мать ее?
Тут он различил позади себя шаги, шелест одежды, повеяло нежным ароматом розового масла. И не оглядываясь, Свенельд понял, что подошла княгиня. Лишь зубами скрипнул от досады. Он ей только что душу свою изливал, кажется, и расположил прекрасную, а ему тут нагулыша притащили. Что теперь сударыня его думать станет?
Но Ольга повела себя спокойно. Подойдя к молодому волхву, она откинула пеленки с лица ребенка.
— Ишь, как сладко спит. Так девочка, говорите? Малуша? Это древлянское имя. Кто же нарек?
— Сама мать и нарекла. А матерью ее есть Малфрида, с которой позапрошлой зимой посадник любился. Малфрида ныне одна на свете осталась, вот и приказали нам отдать дитя тому, кто его породил.
Ольга медленно повернулась к растерявшемуся варягу. Тот молчал, по-прежнему теребя застежку корзно. Вокруг уже стали собираться люди — челядь, охранники, кто-то и из баб подошел. Всех позабавило происшествие. Как и позабавил вид оторопевшего боярина Свенельда.
Ольга спокойно спросила у него:
— Знаешь ли ты эту Малфриду? Это ведь благородное варяжское имя. Кто она?
— Ну знавал ее некогда, — угрюмо ответил Свенельд. — Но — разрази меня Перун! — отчего я должен считать, что именно я отец этого древлянского младенца?
Последнюю фразу он едва ли не выкрикнул. И тем разбудил ребенка. Малышка распахнула глаза, стала таращиться на собравшихся вокруг и на отсветы огня, а потом зашлась плачем. В толпе это вызвало только еще большее веселье.
— Видал, какую нашему Свенельду притащили! Крикунья, с характером, да еще недовольная, что тятька ее не признает!
Тут вперед выступил молодой волхв.
— Ты зря накликаешь на себя гнев Громовержца, посадник. Перун ведает, что мы не лжем и именно твое семя породило это дитя. Если же ты откажешься от дочери, тебя может настигнуть кара.
— Да уж не вы ли, чародеи древлянские, нашлете ее на меня? — все более горячась, возмутился Свенельд.
Ребенок продолжал голосить. Но тут, к удивлению собравшихся, сама княгиня протянула к нему руки, приняла от древлянского волхва. Тот отступил, наблюдая, как княгиня стала чуть покачивать малышку на руках, пошикивала негромко, баюкала. И только что плакавший младенец быстро успокоился.
— А ну посмотри-ка, Свенельд, — сказала Ольга, приглядываясь к ребенку, — ведь, похоже, она действительно твоя. У кого еще такие глаза зеленые, как у тебя? Твоя это дочь, варяг. И тебе придется ее признать.
Теперь младенца разглядывала не только Ольга, подошли и бабы, заквохтали, загукали над малышкой. И смешки пошли: мол, не признать такую зеленоглазенькую и впрямь богов разгневать.
Одна из женщин приняла из рук княгини младенца, сказала, что сейчас отнесет покормить. Да и пеленки сменить не мешало. Ольга распорядилась насчет ребенка, а сама все лукаво поглядывала на Свенельда.
— Так говоришь, знавал эту Малфриду? Что ж не можешь поверить, что от тебя она понесла? Али ты ей только о чувствах говорил, а дотронуться не посмел? Ведь наверняка уломал пригожую, приголубил. Отчего же сейчас отвергаешь дитя той любви? Ты ведь не беден, Свенельд. Что тебе стоит вскормить-воспитать древляночку?
Свенельд молчал. Он уловил иронию в словах княгини и почувствовал горечь. А та, о ком она говорит… Он понял, о ком речь, но сейчас его больше всего жег стыд. Только он наконец осмелился открыть сердце княгине, и тут же всплывает давно забытая история. И хотя он даже искал эту Малфриду в прошлое полюдье у древлян, однако ему вовсе не хотелось прослыть любостаем[ Любостай — дух красивого молодого мужчины, добивающегося женщин, но приносящего им лишь беду.] в глазах пресветлой Ольги.
— Пусть забирают малявку, откуда принесли! — грубо сказал он и оглянулся, выискивая в толпе волхвов.
Но тех уже и след простыл. Люди стали озираться, спрашивать, видел ли кто древлян. Только страж у ворот поведал, что, как только Ольга приняла ребенка на руки, эти, в амулетах, тут же вышли из ворот.
Свенельд стал горячиться, велел искать волхвов, вернуть ребенка, однако Ольга остановила его.
— Дочка-то, похоже, и впрямь твоя. Вот и прими, позаботься, как законы Рода велят.
— Да пойми же, княгиня, куда я с ней денусь? Моя Межаксева сама нынче беременна, да и норов у нее ревнивый, обидчивый. Не хватало еще ссориться с ней из-за какого-то древлянского отродья.
— Твоего отродья, — странным сухим голосом сказала Ольга. — Ладно, так и быть, подсоблю. Оставлю девочку при себе. Не выкидывать же волкам на поживу. Вот пусть и растет подле меня. А надумаешь забрать…
— Не надумаю, — сразу же отозвался Свенельд, даже руку к груди прижал. — Что мне до нее, до Малуши этой? Что мне до всех Малфрид и прочих? Не о них думы мои.
Но княгиня уже не слушала его. Пошла, не оборачиваясь, к терему.
Глава 2
Тропинка вилась среди темных елей, под которыми даже в этот летний день в начале серпня[ Серпень — август.] было полутемно. Юный волхв Малк шел между огромными, покрытыми лишайниками стволами, вглядывался в зеленоватый сумрак и шептал охранительные заговоры. Стежка за ним исчезала будто сама собой, но Малк, и не оглядываясь, знал об этом. Он не впервые ходил по чаще Дикого Леса, а вот свыкнуться с этими местами никак не мог. Все время чувствовал вокруг себя присутствие обитателей Дикого Леса, улавливал их мысли и ощущения: раздражение, гнев и желание сожрать. Причем последнее было не зовом голода, а скорее привычкой.
Малку хотелось поскорее выйти к ручью, за которым начинались дивные края, называемые волхвами Навьиной Рощей, — чародейский лес, отличный от яви, таинственное место, рубеж которого прятался в древлянской чаще и куда далеко не всякому был открыт доступ. Когда наконец деревья расступились и Малк, произнеся положенное заклинание, увидел заветную границу, он невольно возблагодарил богов. Теперь можно было переправляться, однако Малк не спешил. Отложил в сторону суму, где лежали обереги-хранители: ветка, на которой куковала кукушка, листья полыни, заостренный осиновый кол, связка чеснока и серебряная монета — в общем, все, что не допускает к смертному лесную нечисть.
После заклятия вблизи Навьиной Рощи было уже безопасно. Малк опустился на траву и невольно восхитился тем, что видел перед собой. Роща за ручьем словно светилась. И не потому, что там не было столь густой чащи и свет солнца беспрепятственно заливал все вокруг. Казалось, что сияние возникает само по себе, отсвечивает от легких березовых стволов, мерцает на трепещущих на ветру листьях лип, льется легким светом с ярких цветов и ажурных порослей папоротников.
Малк невольно пожалел, что обычные смертные не могут видеть эту красоту. Они вообще не заметили бы этого места, даже если бы кому-то и удалось пробраться в этакую глухомань. Может, только сам ручей разглядели бы. Ибо Навьина Роща и была… и словно ее не было. Малк сам это плохо понимал. Просто Никлот как-то пояснил, что здесь начинаются врата в иной мир. Этот мир вроде бы и рядом, вот он, но на самом деле его нет. Нет для обычного существа, а волхвы, зная заговор, могут туда пройти.
Малк это не очень понимал, хотя Никлот рассказал ему о существовавших рядом разных мирах. Дескать, если мы положим пару-тройку небольших лукошек в большое и поглядим со стороны — будет видно лишь первое, более крупное лукошко. Другие же заметишь, только если будешь знать, что они внутри. Малк тогда завалил Никлота вопросами: что будет, если просто повнимательнее присмотреться к лукошкам-то да еще и рукой на ощупь попробовать? Однако мудрый волхв больше не стал утруждать себя пояснениями, сказав, что Малк однажды сам все поймет. Правда, пока у юноши это не слишком хорошо получалось. Принял все как данность.
Окружающий Навьину Рощу ручей был странно медлительным, но чистым и сверкающим. Его берега, как кружевом, были обрамлены ажурными водными растениями. Над ними грациозно кружились голубые стрекозы, слышался стрекот каких-то насекомых, рассевшихся на длинных, опускающихся в поток травах. Хорошо было передохнуть у такого ручья, где нет этого вводящего в дрожь ощущения, будто за тобой следят, пялятся в спину и выжидают удобного момента, чтобы напасть.
Молодой волхв наклонился к ручью и, зачерпнув воды, испил из сложенных ковшиком ладоней. Вкус воды был непередаваемым — с легким сладковатым ароматом. Малк почувствовал, как его наполняет радость. В глубине души он знал: это от предстоящей встречи с Малфридой. Однако заставил себя думать, что просто воздух здесь такой особый, что даже вода пьянит. А Малфрида… Он просто давно не видел ее и, можно сказать, соскучился. Хотя чего бы? Он волхв, а не обычный юноша, которого окрыляет встреча с пригожей девицей. Да и непохоже, чтобы его послали за ученицей просто так. Видимо, пришло ее время.
Малк вспомнил, какой была Малфрида, когда они только познакомились: всего дичилась, больше отмалчивалась да сторонилась. Потом стала привыкать, но все-таки смотрела недоверчиво, пугалась по любому поводу. Оно и понятно: легко ли бабе жить среди кудесников да волхвов, вне обычного уклада жизни, да еще знать, что пути назад нет. Однако пока Малфрида ждала ребенка, ее особенно не трогали. Это уже потом, когда она разродилась, когда волхвы стерли ее память, когда стали готовить ее к тому, что надлежало, только тогда Малфрида стала той, какой ей положено было стать, если бы волхвы изначально разглядели ее ведьмовскую силу.
Однако и с новой Малфридой Малк сошелся легко. Даже удивительно, насколько легко, если учесть то, что обычно ему непросто приходилось с людьми. С девушкой же ведьмой они даже подружились. Волхвы иногда хмыкали, замечая, как часто юный Малк навещает свою подопечную. Но разве не Никлот с Маланичем велели ему быть подле чародейки, а потом доносить о ее помыслах: не пробивается ли в ней прежняя память, не тоскует ли она о людях, не появляются ли у нее случайные догадки о том, откуда у нее негаданная способность к чародейству. Нет, Малфрида была чиста, как дитя. И Малк даже волновался, как такая светлая и открытая душа отнесется к тому, что ее готовят убивать.